День 22
"Фиалка и кот" Black_MambaПока он запирал дверь, я сменил манеру поведения, стоя прямо и уверенно и избавляясь от всех менее заметных признаков покорности. Моим сигналом был щелчок засова, и, услышав его, я развернулся, вновь ударяя его по лицу.
Он в изумлении смотрел на меня, а я, улыбаясь про себя, прорычал:
– На колени.
Он подчинился. Движение было неловким и могло бы вызвать смех у меня, только я полагал, что с мечом или мушкетом выглядел бы намного глупее. У меня почти не было сомнений, что довольно скоро он станет таким же грациозным, как любой эроменос.
– Пальцы болят? – защитным жестом он сжал их в кулак, и я знал, что болят.
– Немного, господин.
– Возможно, так ты запомнишь: нельзя отказывать мне.
– Да, господин, – Нигелль смотрел в пол, и пока я изучал его – как он с готовностью вошел в роль – внизу живота стало жарко, и я был готов для третьего круга.
– Теперь ты будешь убирать пальцы только тогда, когда я их выпущу. Понятно?
– Да, господин.
Был бы я больше подвержен эмоциям, я мог бы упасть в обморок – у моих ног был воин, отвечающий «да, господин» мне, прелестному эроменосу. И я ощутил жажду, именно ту, на подавление которой наставники семинарии потратили столько сил. В тот миг больше всего на свете я хотел содрать с Нигелля брюки и покрыть его, как суку в течке.
– Хорошо. Теперь разденься, и я жду тебя в твоей спальне у кровати, – приложив немало усилий, я справился со своим нетерпением, повернулся к милорду спиной и пошагал по коридору в его комнату.
Мне пришлось ждать всего несколько мгновений перед тем, как он вошел обнаженный. Он не смотрел на меня, и было явно видно: Нигелль унижен собственным поведением и столь же возбужден. Приняв расслабленную позу, я устроился на диване, он стал передо мной и собрался опускаться на колени.
Жестом я остановил его и протянул бутылочку с маслом.
– Приготовь себя.
Победа! Он залился жгучим румянцем, но масло взял, налил себе немного на пальцы правой руки и завел руку за спину.
– Будет удобнее, если ты присядешь на корточки, кроме того, мне хотелось бы посмотреть. Да, вот так. Добавь второй палец, да. Хорошо.
Пару мгновений я наблюдал за его движениями. Глаза закрыты, на щеках горит страдальческий румянец, но жалоб нет.
– Умный раб воспользуется возможностью растянуть себя. Вставь третий палец, наверное. Вот так. Ты не должен надеяться, что господин будет волноваться о твоем удобстве.
Само совершенство. Фионн говорил правду: Нигелль стал бы одним из самых популярных эроменосов, будь он им рожден.
– Довольно. Встань, – нахмурив брови, я подошел к нему, хлопнул по животу, а потом тряпкой начал вытирать масло с его пальцев. – Насколько помню, я запретил тебе касаться булавки на брюках. Ты не послушался, или, может, ее сняла какая-то северная магия?
Он сердито посмотрел на меня, явно считая, что я сжульничал, и, чуть ли не рыча, сказал:
– Я следовал твоему последнему приказу, господин!
Если честно, в тот момент я почти потерял самообладание, потому что его досада была неподдельной. Но я справился со страхом, вспомнив: причина именно в моем прошлом обучении. Если я не рассержу милорда, то он не прочувствует полное удовольствие повиновения. Поэтому я лишь скупо улыбнулся.
– Может быть, ты следовал тому, который предпочел.
– Нет, я…
– Принеси хлыст.
– Но ты…
– А теперь прут, – настроившись решительно, я выдержал его взгляд. Неужели Нигелль на самом деле думал, что раб может ставить под сомнение справедливость своего хозяина?
– …приказал мне… – возмущение в глазах, губы все еще разомкнуты в недовольстве, а затем он внезапно стиснул зубы, еще мгновение смотрел на меня, а потом опустил взгляд. – Да, господин.
Открыв дверцу шкафа, милорд достал знакомый мне хлыст.
– Прости, господин. Не считая ремня, больше у меня ничего нет. Я могу срезать прут.
Взяв у него хлыст, я сказал:
– Завтра. Нарежь несколько, разной длины и толщины. Мы испробуем их на прочность и гибкость, – он коротко кивнул, соглашаясь. – Теперь на кровать. Стань на колени в центре, лицом к изголовью.
Я придумал план действий в обед, поэтому кровать уже была готова. Когда он принял нужную позу, я приказал поднять руки и вдел их в петли из мягкой кожи, а потом потянул за концы, натягивая их. Рукоятью хлыста хлопнул его по ягодицам, показывая, что он должен переместиться вперед. Затем по внутренним сторонам бедер, заставляя раздвинуть ноги.
Он подчинился, а я отшел в сторону, осматривая его. В этой позе он был частично откинут назад, свисая на руках под углом к кровати. Обхватив его поднявшийся член, я прижал его к животу Нигелля и в грубой ласке провел большим пальцем по основанию. Он глубоко вдохнул, и я улыбнулся, подумав, что очень скоро должен научить милорда благодарить вслух за подобные мелкие знаки внимания.
– У меня есть крепления, чтобы держать твои ноги раздвинутыми. Как считаешь, мне обязательно использовать их?
Он покачал головой.
– Нет, господин. Я буду неподвижен.
– Сейчас от тебя требуется не неподвижность, а раздвинутые ноги. Ясно?
– Да, гос…
Резким движением я ударил хлыстом по его члену.
Застигнутый врасплох он вскрикнул и рефлекторно сдвинул ноги, защищая уязвимое место и отводя бедра назад. Было слышно, как он всхлипывал, сыпля проклятьями, пока корчился от боли.
– Наверное, нет, – я потянулся к матрасу, чтобы достать из-под него приготовленные веревки. – Думаю, ты сегодня не склонен к повиновению.
– Нет! – выдохнул он и быстро раздвинул ноги, выдвинул бедра вперед, все еще дрожа от шока. Его член упал после удара, но сейчас дернулся, вновь обретая твердость. – Просто это было неожиданно. Я буду слушаться, господин, – Нигелль зажмурился и стиснул челюсти, явно приготовившись показать, что будет.
Понятно, что я ударил не сильно, но в том месте многого не нужно, особенно в его состоянии, когда пульсирующая плоть напряжена, а влажная головка упирается в живот.
Я вновь ударил хлыстом, но целясь немного ниже, поэтому большая часть обжигающей боли пришлась на яички. Он застонал и слегка дернул бедрами назад от удара, но справился с дрожью и ноги не свел.
– Отныне ты сохранишь это для моего удовольствия, так?
– Да, господин.
Еще одно движение запястьем, удар выше, и полоса кожи оставила свежий красный след по члену и животу. Еще один вскрик и тяжелое дыхание милорда.
– Только мои пальцы будут касаться застежки булавки. Понятно?
– Да, да. Только твои.
Удар. На этот раз немного сильнее, и он вновь почти закричал. Но сдержался.
– Что это было?
– Я не коснусь ее. Никогда больше, господин, – хриплым тоном быстро выговаривая слова.
– Хороший котенок, – отложив хлыст, я взял в рот его член, чувствуя жар плоти, проводя языком по стволу, пока он не застонал и не толкнулся мне навстречу.
Я отступил, с силой хлопнув по головке, и с удовлетворением услышал его ответный стон.
– Хорошо. С этим мы разобрались. Теперь отодвинься назад, нет… да, вот так. Давай затянем здесь.
Я отрегулировал длину веревок, и теперь он стоял на коленях, припухший член гордо смотрел вверх, а спина стала моим новым холстом. Рукоять хлыста втиснулась межу ягодиц, и я повел ее вверх, по линии позвоночника.
– Сколько раз?
– Господин?
– Правильно. Сколько раз?
У него перехватило дыхание, и я знал, что он понял.
– Я… не считал.
Я задержал хлыст между его лопаток, давая повиснуть гнетущей тишине, пока он с запозданием не произнес:
– Прости меня, господин.
По плечу, через ключицу и вверх по его шее. Подняв подбородок хлыстом, я сказал:
– Тридцать семь.
Мгновение он перебил губу, потом прошептал:
– Ты считал.
– Да.
Несколько секунд тишины, затем я сказал:
– Наверное, голова моей шлюхи была занята исключительно мыслями об удовольствии, которое доставит мой член ее хозяину. Это так?
– Да, господин. Именно об этом я думал.
Тихо, теплым дыханием обдувая его ухо, я сказал:
– Значит, ты – моя шлюха, Нигелль?
Я почувствовал, как дернулись мышцы на его руке, и с коротким кивком он повернул голову немного в сторону от меня. Стыд. Но мне было отлично знакомо это чувство, и я хорошо знал, как провести сквозь него.
Ухватив его за волосы, сказал:
– Нигелль, когда я задаю тебе вопрос, ты отвечаешь.
Он задрожал всем телом, но все-таки посмотрел на меня осознанным взглядом. И улыбнулся.
– Да, Сильвен. Я – твоя шлюха.
Такая дерзость рабу называть господина по имени, и если бы я был лучшим учителем, то быстро преподал ему урок. Но я не стал этого делать, потому что сильнее чем когда-либо раньше от срывающегося с его уст моего имени пах обдавало огнем.
«Молящий о твоем поцелуе…»
И я думал дождаться инициативы от него? Как слеп я был! Губы передо мной, такие манящие, их надо брать силой, а не добиваться ухаживаниями. Если ждать первого шага от Нигелля, то мы умрем от старости, никогда не вкусив того, чего желает каждый из нас.
Оковы запретов были разбиты – так легко, так быстро – и я смял его губы, раскрывая их, вбирая как можно больше вкуса и исследуя жар чужого рта. И если еще оставались какие-то сомнения, то его ответная страсть их развеяла: он с жадностью впился зубами в мою губу, отчаянно отвечая на движения моего языка и постанывая.
Когда я отстранился, его взгляд вновь был осоловелым – наверное, мой ничем не отличался – и мне пришлось потратить несколько мгновений на то, чтобы унять колотящееся в панике сердце.
– Что ж, – я откашлялся и усилием воли заставил себя говорить твердо. – В награду за твое искреннее признание, я дам тебе то, чего ты жаждешь.
Большим пальцем я провел по линии его челюсти, вниз по шее к ключице, взглядом следя за этим медленным движением и испытывая удовольствие, слыша, как участилось дыхание Нигелля.
– Но, думаю, сначала твоя эгоистичная невнимательность требует наказания.
Кажется, я услышал «да» или, может, это был просто бессвязный стон. Как бы там ни было, ответ был так тих, что казался мяукающим рыком большой кошки, испытывающей боль.
Поднимаясь с кровати и давая себе время успокоить быстро бьющееся сердце, отдающее стуком в ушах, я провел завитком хлыста по его стопе.
– Тридцать семь. И за каждый раз ты получишь удар хлыстом точно так же, как обещанные толчки потом. Справедливо, шлюха?
– Ты щедр, господин.
И я приступил. Я не намеревался сломать его, как Фионн, лишь хорошо разукрасить и причинить жгучую боль, которая его изнурит. Я сосредоточился на ягодицах и бедрах, иногда уделяя внимание спине. По моему указанию он считал вслух, сначала твердым голосом, потом сквозь стиснутые зубы, а иногда и прерываясь на захлебывающиеся стоны – и все это хорошо отображало силу ударов. На пятнадцатом он зашипел от боли. На двадцатом начал всхлипывать и полностью повис на руках.
На двадцать пятом я решил перевести дух и поправил веревки, удерживающие его в вертикальном положении.
– В следующий раз ты будешь считать?
– Буду, господин, – тяжело дыша. Я ослабил веревки, и Нигелль, испытывая боль, неуклюже накренился вперед. Но я уговорил его отвести бедра назад, и теперь он не стоял на коленях, а наклонялся вперед, выставляя напоказ исполосованные и покрасневшие ягодицы.
– Ты будешь удерживать эту позу.
– Да, – во рту у него пересохло, поэтому голос раздавался скрежетом, – господин.
Когда хлыст опустился в тридцать седьмой раз, с моего лба уже лился пот, а руку тянуло от усталости – утром будут болеть мышцы. Но его ягодицы и бедра были прекрасны: розовые, припухшие и теперь, когда он расслабил напряженные мышцы ног, мягкие на вид.
Не переставая любоваться им, я быстро зашел Нигеллю за спину и – он даже не успел прийти в себя после наказания – резко вошел в него твердым и более чем готовым к соитию членом, грубо врываясь сквозь тугое кольцо мышц еще до того, как с его уст сорвался вскрик.
И тогда, Эрос милосердный, я начал трахать его.
Можете смеяться, но да, я считал. Но больше не для того, чтобы вести счет – в подобных вопросах я не опускаюсь до таких банальностей – а для того, чтобы сдержаться. Потому что я хотел видеть его хорошо оттраханым, хотел быть уверенным, что к утру у него все будет болеть, что он не скоро забудет ощущение меня внутри него. Если бы я не считал, то уже разорвал бы его.
Счет. Десять в быстром темпе, потом… о боги, мне этого не вынести. Пять раз спокойно, закусив губу и слушая, как он умоляет о разрядке, пока я ласкаю его изнутри. Медленно и чуть под другим углом еще пять толчков, успокаивая нас обоих, упиваясь окружающим меня жаром. Затем я остановился. Только что отхлестанная плоть горела огнем, касаясь моей кожи.
– Боги… – прошептал я, уткнувшись ему в спину. – Нигелль, Нигелль, почему так долго?
Я был ошеломлен и больше не знал, что сказать. Поцеловал его в плечо, а он лишь повторял, снова и снова, тихим шепотом:
– Господин… господин… господин…
Лорд Нигелль – мой господин, командующий королевской армией, находился подо мной, в полной моей власти, и лишь вскрикивал, умоляя, чтобы я пользовал его дальше.
Выскользнув из него, я отодвинулся, и, клянусь, милорд всхлипнул от потери, будто ребенок. Я потянул его назад к себе, еще назад, шире раздвигая его ноги, пока он уже не держался на коленях, а висел, полусогнувшись, ягодицы призывно открыты для меня. Тогда я схватил пальцами его бедра, поднял его и вновь вошел.
Пять. Притянул его к себе, медленно, вновь целясь в его удовольствие, слушая его крики, контролируя каждое движение его тела. Еще десять, насаживая на себя, будто он был неодушевленной игрушкой с дыркой, слушая, как он зовет меня. Мои руки с силой стискивали его, пальцы впились в кожу, словно когти. Я переместился, собирая подушки, до которых мог дотянуться, и подложил их ему под бедра, и с этой шаткой поддержкой дал волю своей жадности, уверенный, что двух оставшихся раз мне не хватит, и сейчас брал его быстро неглубокими толчками, будто он действительно сука в течке.
Следующий раздавшийся вскрик принадлежал мне, имя Нигелля эхом разнеслось по комнате, смешиваясь со словами проклятий и именами богов. Я резко толкнулся – марионетка, управляемая струной фаллоса – намереваясь войти глубже, а потом рухнул на него, руками обвив талию, крепко с жадностью прижимая к себе, оглушенный оргазмом.
Я – эроменос. И обучен любви. Но, клянусь, еще никогда не кончал с такой силой. Ни, конечно, до этого, ни после. Будто наружу выплеснулась вся страсть, копившаяся в течение трех сезонов. И когда я пришел в себя, то мне не хотелось ничего, только облокотиться на него и отдышаться, словно я на самом деле был рабовладельцем, любующимся измученным телом подо мной и не обращающим никакого внимания на неудобства, которые может испытывать моя игрушка.
Но я был ненастоящим господином. Почти сразу поднялся, хотя мое сердце стучало, как бешеное. Подойдя к Нигеллю спереди, убрал подушки и притянул к себе, пока его вес вновь не пришелся на ноги. Развязав веревки, я увидел, что кожа на запястьях содрана, но не сильно, а пальцы лишь немного похолодели от стягивавших руки пут.
Удовлетворенный, снова привлек милорда к себе, грудью к груди, зажимая между нашими животами его член, все еще подергивающийся от возбуждения. Я поцеловал его с нежностью в лоб, щеки и шею, а потом с силой в губы, застонав в его рот, пробуя на вкус его боль и желание. Когда я отстранился, его глаза были приоткрыты.
– Пожалуйста, – сказал он. – Сильвен, пожалуйста, позволь мне…
Столько мучений за сегодня, и никакой разрядки. От его просьбы у меня закружилась голова, и, клянусь, если бы только что не кончил в третий раз за столь короткий срок, то вновь бы был готов.
– Да, Нигелль. Милорд, господин, моя шлюха, да, – я поцеловал его снова. – Все, что угодно, для такого потрясающего мужчины.
Толкнув его назад на подушки, я опустился перед ним на колени и усмехнулся, чувствуя, как во мне поднимается озорство.
– Только будь внимателен, потому что скоро твое мастерство должно стать столь же искусным, – и, сказав это, сомкнул губы вокруг члена и принялся сосать.